А.Ходанович ВЕНЕРА ВО МХАХ

XII. НОВОГОДНИЙ ВЕНОК СОНЕТОВ
(ПОЭТИЧЕСКОЕ СОСТЯЗАНИЕ В ПЕРДЕЛКИНО)

От хлада гибну в паровозной топке,
от жара издыхаю на снегу;
глушу вино, не вынимая пробки,
ем шоколад - съедаю и фольгу;

себе в сапог подкладываю кнопки,
чтоб лучше засыпалось на бегу;
дарю любовь последней остолопке
и ничего поделать не могу.

Моя любовь к себе все безответней,
я утопаю в Марианской Этне,
осиновым колом башку тешу.

От грешной платонической любови
повешусь на соплях и честном слове
и ничего взамен не попрошу!

От хлада гибну в паровозной топке.
Кондуктор понимает, не спешит.
Мороз крепчает, кочегары робки,
поскольку не по Сеньке саван сшит.

А в тамбуре, котельной и подсобке
пространство Дед-Морозами кишит,
и каждый дед с подарками в коробке
в душе, я извиняюсь, Вечный Жид.

Я не приму сомнительных подарков,
сгорю, как Жанна из породы д'Арков,
так дайте ж разгореться очагу!

Но железнодорожная каюта
мне не сулит домашнего уюта:
от жара издыхаю на снегу.

От жара издыхаю на снегу,
от жира исхудал до истощенья,
даю взаймы - и остаюсь в долгу,
людьми обижен - и прошу прощенья.

Мне пища - ужин, отданный врагу,
тамбовский лес - жилое помещенье.
Из томагавка сделаю рагу
и созову друзей на угощенье.

За миг слетятся вечные деды:
они не любят медленной езды,
они в восторге от моей похлебки;

и мне теплей от снежных их усов,
не наблюдаю башенных часов,
глушу вино, не вынимая пробки.

Глушу вино, не вынимая пробки,
под звонкий хруст богемского стекла;
глушу его, не покладая стопки,
забыв безалкогольные дела;

глушу горилку на маньчжурской сопке,
глушу портвейн от Курска до Орла;
на заповедной беловежской тропке
глушу "зубровку" - ты бы не пила.

Не освежишь, о белая сивилла,
уста - сухой закон установила,
все говоришь: "Здоровье берегу!"

А я предпочитаю пить по-русски:
мне наплевать на всякие закуски,
ем шоколад - съедаю и фольгу!

Ем шоколад - съедаю и фольгу,
люблю жену - не забываю тещи:
я почитаю старую каргу,
терплю ее натруженные мощи.

За пропитаньем ухожу в тайгу,
как соловей, насвистываю в роще -
две женщины качаются в мозгу,
а хочется чего-нибудь попроще!

Я очутился в сумрачном лесу
и в памяти два образа несу:
красавицы, хозяйки, филантропки.

Мне иглы пихты - скатерть и кровать,
а чтобы дорогих не забывать,
себе в сапог подкладываю кнопки.

Себе в сапог подкладываю кнопки -
и шило подложу себе в штаны,
в ширинку же вмонтирую заклепки;
все стерпим - лишь бы не было войны!

Пускай смеются модницы и снобки,
мне пуговицы больше не нужны.
Я улетаю в космос на раскопки -
искать преданья давней старины.

Я улетаю - скатертью дорога;
поймаю на луне единорога
и позади телеги запрягу.

Так проще удирать от Дед-Мороза,
в пути прибегнув к помощи наркоза,
чтоб лучше засыпалось на бегу.

Чтоб лучше засыпалось на бегу,
чтоб шибче убегать в ночных кошмарах,
чтоб не согреться в лютую пургу,
чтоб тело не изнежилось на нарах;

чтобы, нажив чахотку и цингу,
вернее спиться в алкогольных барах,
чтоб кнопка подходила к сапогу,
услада моих пяток сухопарых;

чтоб день и ночь за медные гроши
о манускрипт ломать карандаши,
пахать, как дочь Киргизии на хлопке,

крича "банзай!", вздыхая "се ля ви!", -
я долго не искал предмет любви,
дарю любовь последней остолопке.

Дарю любовь последней остолопке,
а впрочем - остолопка хороша!
Пускай носки пять лет не знают штопки,
приятно жить, с красавицей греша.

О, полушарья аппетитной попки
и ножек неземные антраша!
(Вопрос о попке заключаем в скобки,
в любви важней не ножки, а душа!)

Но вот хозяйство милою забыто:
все прелести филистерского быта
превращены в богемную мезгу.

Все это мне давно осточертело,
но иногда гляжу на это тело -
и ничего поделать не могу!

И ничего поделать не могу -
сегодня миром правят Дед-Морозы:
пасутся на заснеженном лугу,
благоухают, словно туберозы;

на каждом попадаются шагу,
в себе таят неясные угрозы;
и год от года гнет меня в дугу
зловещий смысл их телеграфной прозы.

"Memento mori!" - вечный их девиз.
Жизнь - пьеса, но не вызовет на бис
единственный твой зритель многолетний:

уж от него ты не добьешься льгот,
а потому под каждый Новый год
моя любовь к себе все безответней.

Моя любовь к себе все безответней,
поскольку alter ego - эгоист;
моя любовь к другим все беспредметней,
другие - это только белый лист;

все краски мира с каждым днем бесцветней,
ведь этот мир давно уже нечист,
его грядущее все беспросветней.
Я циник и прожженный пессимист,

пророчествую мудро и ретиво,
но мрачная выходит перспектива,
все выжжено на сотни миль окрест.

Моя величина все незаметней:
взбираясь на Бермудский Эверест,
я утопаю в Марианской Этне.

10.

Я утопаю в Марианской Этне,
я погружаюсь в гималайский Ганг,
я в прорубь провалился ночью летней -
спасатель, надевай свой акваланг!

Что снежный человек я - это сплетни,
кто сочинил их - сам орангутанг!
Так бросьте хоть спасательный жилет мне,
не то взорвусь, как пораженный танк!

Не то завою макбетовской ведьмой -
где помело, где боевой медведь мой?!
Проникну в сновиденья к малышу!

Я вам устрою сцену из Шекспира:
уже зову надежного вампира,
осиновым колом башку тешу!

11.

Осиновым колом башку тешу,
чтобы прическу уложить без фена:
я аккурат поспею к шабашу,
встречать гостей - мой долг аборигена.

Закурим в трубке мира анашу,
о жизни поболтаем откровенно,
а после Мальчишу-Кибальчишу
велим кричать: "Товарищи! Измена!"

Потом с инкубом встретится суккуб,
скрещенье ног, переплетенье губ,
совокупленье тестя и свекрови;

на шабаше останусь до конца
смотреть, как разбиваются сердца
от грешной платонической любови.

12.

От грешной платонической любови
я мерзну, как на медленном огне.
Я не трофей в твоем большом улове,
я для тебя сегодня не в цене.

Я не гожусь в подметки Казанове
ни капли, и с другим наедине
ты нынче возлежишь в своем алькове,
почти не вспоминая обо мне.

Побрезговав любовью неземною,
ты двери заперла передо мною,
и я теперь мечтаю об одном:

как у дубовой двери на засове,
в зеленый вечер, под твоим окном,
повешусь на соплях и честном слове.

13.

Повешусь на соплях и честном слове,
на честном слове и одной сопле;
себе отрежу волосы и брови
и дусту подмешаю в крем-брюле;

пущу три с половиной литра крови
и брошусь под случайный "шевроле";
мотыга и лопата наготове,
чтоб заживо предать меня земле;

я подорвусь на сексуальной бомбе,
скормлю себя вегетарьянцу- зомби,
убью себя приемами у-шу;

ножом и вилкой сделав харакири,
с балкона совершу полет валькирий
и ничего взамен не попрошу!

14.

И ничего взамен не попрошу,
вот только огласите завещанье:
спиртное оставляю алкашу,
а снедь - несчастным жертвам отощанья;

товары завещаю торгашу,
пусть радуются сытые мещане;
развратнику любовниц отпишу,
да насладится жизнью на прощанье;

засим, влюбленным оставляю ночь:
пускай гуляет ветреная дочь,
не опасаясь материнской трепки;

все прочее получат сыновья,
когда на свет появятся, а я
от хлада гибну в паровозной топке.

29 декабря 1996 - 6 января 1997.

назад | содержание | вперед